На вопросы научного обозревателя «НВ» отвечает член-корреспондент РАН Алексей Котов.
На самом берегу теплого моря расположен небольшой ресторан со вполне объяснимым названием «Морской». Здесь подают только блюда из обитателей водных глубин.
«Они только что выловлены!» — поясняет хозяин, хотя, как я чуть позже узнал, он лукавил: дары моря выращены на акваферме, расположенной неподалеку.
И подобных открытий случилось много в ходе работы «Школы молодых ученых», посвященной перспективам рыболовства и аквакультуры в современном мире.
Перед молодыми исследователями, приехавшими в Подмосковье со всех уголков России, выступали именитые ученые. И что характерно: их доклады были посвящены обитателям как естественных водоемов, так и искусственных. Однако ради истины нужно упомянуть, что речь шла о «переселении» первых в «домашние» условия. На «Школе» группа ученых представила свою монографию о гигантской пресноводной креветке, которую, оказывается, очень выгодно разводить искусственно. Особенно в водоемах вблизи тепловых и атомных электростанций, в которых удается поддерживать «тропическую» температуру.
— Получается, что люди предпочитают уже не ловить, а разводить рыбу и разных там моллюсков? — поинтересовался я у Алексея Алексеевича Котова, профессора и члена-корреспондента РАН, ведущего научного сотрудника лаборатории экологии водных сообществ и инвазий Института имени Северцева.
Мой собеседник улыбнулся:
— В океане слишком много тайн и богатств, а также непознанного, чтобы пытаться воссоздать его на суше…
— Тем не менее это происходит! — настаивал я.
— Исключения лишь подтверждают правила, — не согласился он, — океан нам еще предстоит изучать и изучать…
— Алексей Алексеевич, вы выступаете здесь с докладом «Филогеографический подход к районированию континентальных вод Северной Евразии: ветвистоусые ракообразные как модельная группа». Когда пытаешься расшифровать подобные доклады, то сразу понимаешь свою необразованность… То, чем вы занимаетесь, чисто фундаментальная наука? Это актуально?
— Как ни странно может показаться, но этот вопрос очень сложный… С одной стороны, можно сказать, что мы занимаемся делами совершенно непонятными, которые практического применения не имеют, а с другой — некоторые исследования имеют, в частности, палеонтологический аспект…
— Неожиданно! Это мода или попытка с необычной стороны заявить о своей науке?
— Я не особенно следую моде, но новые веяния в науке сегодня очевидны, хотя кое-что было хорошо известно в прошлом.
— Вы имеете в виду попытки чиновников от науки заставлять ученых формулировать свои идеи таким образом, чтобы увлекать общественность?
— Такая тенденция существует, но не это главное. То, чем я занимаюсь, это довольно большой комплекс проблем, однако все они «крутятся» вокруг маленьких странных рачков, которых все знают как дафнии… На самом деле, эти микроскопические рачки очень и очень интересны для исследователя. В советские времена можно было считать, что их изучение — это «наука ради науки», но сейчас все несколько иначе. Да, можно их использовать в рыбохозяйственных целях, но для меня более важно, что это модельная группа эволюционной биологии.
— Это нуждается в пояснении.
— Для пресноводных экосистем значение рачков чрезвычайно велико.
— Они как песок для строительства дома?
— У нас есть органика, которая производится водорослями, а следующий шаг — это уже ракообразные, а также мальки рыб и прочие организмы. Речь идет о континентальных водоемах.
— Но вас интересуют не эти частности?
— Меня интересует «все и сразу»! Это традиция, которая идет от моего учителя Николая Николаевича Смирнова. Создавались водохранилища, и ему было поручено изучить проблемы, связанные с ракообразными. Имелось в виду и их использование в рыбном хозяйстве. Рачков очень много, но надо было прежде всего изучить их. Берешь одну пробу, а там 20 видов этих рачков! Вот и следовало разобраться в их многообразии… Да и образ жизни у них разный. Одни живут в толще воды, в планктоне, другие сидят на разных растениях, а некоторые закапываются в грунт и так далее. В общем, эти рачки — основа продуктивности экосистем.
— Интересно, а сколько их видов?
— Порядка восьмисот видов, если брать прямые подсчеты. Но эта цифра явно занижена. На самом деле раза в четыре больше. А если же применять молекулярные методы, то еще намного больше!
— Рекордсмены?
— Нет, если брать другие рачки, то их больше, чем ветвистоусых…
— Бесконечный мир?
— Конечный, конечно, но очень большой.
— Вселенная рачков?
— Ради образности, можно и так сказать… Раньше считалось, что больше всего на планете насекомых, а сейчас специалисты выяснили, что на самом деле больше микроорганизмов — их около миллиарда видов. То есть ясно, что никогда их изучить не удастся…
— В общем, жди неприятностей всегда!
— Просто не найдется столько ученых, чтобы изучить все виды… А вот рачки, слава Богу, познаваемы! Вокруг развивалась разная наука — морфологическая, экологическая, генетическая… А вот потом возникла палеонтологическая. Это своеобразное «зеркало в прошлое». Есть отложения, которые хорошо сохраняются. Мы бурим некую колонку, довольно длинную. Есть озеро в Японии, где взяли колонку длиной более двухсот метров. Она разрезается на мелкие части, и в них определяется видовой состав тех же ракообразных. И после этого мы имеем уже реальную картину — что было в этом озере и что стало. На основании таких исследований мы можем делать конкретные выводы.
— Например?
— Если мы возьмем последние отложения, то уже можем судить о климатических изменениях и о влиянии человека на окружающую среду.
— И как далеко в прошлое вы можете уходить?
— Те ракообразные, о которых мы говорим, очень древние. Колонки, о которых мы говорим, уходят на миллионы лет. То, что животные микроскопические, позволяет всего в одном грамме вещества видеть довольно много останков.
— Рачки в прошлом — это понятно и объяснимо. Однако почему вы занялись исследованием шерсти мамонта? Трудно представить, что это «микроскопический» организм!?
— Все произошло случайно. Ко мне обратились исследователи мамонтовой фауны. В Москве был создан частный музей ледникового периода. В нем, помимо коммерческой составляющей, была и научная. У них были некие «странные» объекты, с которыми они не знали, что делать. Например, шерсть мамонта, которая, казалось бы, не представляет особого интереса. Но было решено посмотреть, что в ней содержится. Оказалось, что там много разных останков. Но вдруг мы определили, что возраст их не соответствует возрасту самого мамонта. «Сценарий» оказался сложным: шерсть то вытаивала, то замерзала, то есть все происходило в зависимости от климатических изменений. Для палеонтологов шерсть, таким образом, особого интереса не представляла. Иное дело — для нас. Шерсть мамонта была некоей губкой, которая впитывала останки организмов за достаточно большой срок. И мы обнаружили останки животных, которые сейчас в этом районе не встречаются. Это, конечно, не мировая сенсация, но для нас безусловно!
— Почему?
— Оказывается, есть такие виды дафний (мы обнаружили их в шерсти мамонта), которых здесь нет, но в нынешней Америке есть. Это еще одно свидетельство того, в частности, что когда-то не было разделения на континенты, а был единый материк. Причем мы обнаружили не единичные экземпляры дафний, что могло говорить о случайностях, а значительную группу объектов. Потом было сделано еще несколько находок, которые подтвердили нашу версию. Кстати, один из видов обитает на Монгольском Алтае — это «крайняя» точка, где он встречается. Мы уверены, что этот вид несколько десятков тысяч лет назад обитал на Чукотке и Якутии.
— И Америки?
— Не исключено… Очень интересно идти дальше. Сейчас мы обосновали проект, который позволит это сделать. Суть его в том, что на территории, о которой мы говорим, обитали мамонты, пещерные львы, носороги и другие животные, чьи кости сейчас находят повсеместно. Они постепенно вымерли или откочевали на юг…
— И сейчас живут?
— Конечно. Те же сайгаки… Мы ставим вопрос так: а с пресноводной фауной произошли те же изменения, что и с сухопутной? Или все шло иначе? Те же дафнии, которых мы нашли в шерсти мамонтов, помогут нам ответить на этот вопрос. По крайней мере, мы на это надеемся. Понятно, почему мамонты вымерли — климат изменился. А пресноводные существа? Что заставило их «перебраться» на юг? Простых ответов нет… Только климатом объяснить это невозможно…
— Считается, что главная задача науки в ХХI веке — это проблема происхождения жизни. Надо выяснить, откуда мы все-таки произошли… Ваши работы имеют к этому отношение?
— «Происхождение жизни» — это нечто более раннее, чем наши исследования. Но все-таки дафния является объектом эволюционных построений. На них мы можем проследить некоторые вещи, достаточно тонкие, например, с точки зрения молекулярной генетики. Дафния клонирует сама себя. Если, к примеру, проследить мутацию у крысы довольно сложно, то на дафнии, которая быстро размножается, это сделать возможно.
— У меня сложилось впечатление, что вы влюблены в свои дафнии?
— С одной стороны кажется, что это какой-то «детский сад», но за ним стоит большая наука. Наши исследования поддерживают всевозможные фонды, идет широкая кооперация с зарубежными коллегами… Безусловно, элемент юношеского любопытства присутствует, а разве без этого качества можно быть увлеченным ученым?!
Кстати
Культивирование креветок все более распространяется в странах с умеренным и субтропическим климатом — США, Японии, Англии и России, где выращивание начинается в контролируемых условиях и затем продолжается в открытых водоемах.
Во времена СССР гигантская пресноводная креветка была впервые завезена в 80-х годах прошедшего века из Японии в Грузию на базу ЮгНИРО и в Белоруссию на базу Института биологии АН БССР. Белорусские ученые провели широкий круг исследований по воспроизводству и выращиванию этой креветки в условиях водоема-охладителя Березовской ГРЭС, в садках, прудах и бассейнах на теплых водах.